Понятие целостности, как и, другие философские понятия, весьма сложно по своему содержанию и составу.
С одной стороны, в нем синтезируются те представления об особенностях целостных объектов, которыми в данный момент располагает конкретно-научное знание. С другой стороны, оно входит в систему философских понятий и категорий, которые в своей совокупности составляют теоретическую основу мировоззрения и выступают в качестве принципов познавательной и практической деятельности. В этом последнем случае понятие целостности играет не только синтезирующую, но и критическую роль по отношению к конкретно-научным представлениям, показывая их неполноту и ограниченность наличным уровнем знания. Выполнение такой роли становится возможным в силу абстрактности и относительной независимости философских понятий от наличного знания и вследствие обусловленности каждого из них содержанием других понятий, образующих философскую систему. Другими словами, здесь находит свое проявление специфика философского знания, отличающая его от знания конкретно-научного.
Важно, однако, отметить, что при всей сложности и неоднозначности взаимоотношений между философским и научным знанием, они всегда теснейшим образом связаны, и эта связь философии и науки в каждый исторический период подытоживается в содержании философских понятий. Понятие целостности — яркий тому пример. Для того чтобы сделать это рассуждение более конкретным, рассмотрим, как ставилась проблема целостности в науке и философии XVIII—XIX вв., т. е. того периода, когда окончательно сложились каноны классического естествознания.
Аналитическое естествознание и проблема целостности
Было бы неверно считать, что опытное естествознание, для которого идеалом научного знания была механика, и базировавшийся на нем механистический материализм вообще игнорировали проблему целостности. Вот что, например, писал П. Гольбах в «Системе природы»: «Если под природой
мы станем понимать груду мертвых, лишенных всяких свойств и чисто пассивных веществ, то, разумеется, мы должны будем искать вне этой природы принцип ее движений; но если под природой мы будем понимать то, что она есть в действительности, именно целое, разные части которого имеют разные свойства, действуют согласно этим свойствам, находятся в непрерывном взаимодействии между собой, имеют вес, тяготеют к общему центру, в то время как другие части удаляются по направлению к периферии — притягивают и отталкивают друг друга, соединяются и разъединяются, производят и разлагают своими непрерывными столкновениями и сближениями все наблюдаемые нами тела, — тогда ничто не заставит нас прибегать к содействию сверхъестественных сил, чтобы понять образование наблюдаемых нами вещей и явлений».
Это высказывание выдающегося французского материалиста XVIII в. позволяет судить о том, что и в то время понятие целого занимало важное место в структуре философского знания, выполняя при этом не только методологическую, но и мировоззренчески-идеологическую роль.
Подчеркивая данное обстоятельство, нельзя в то же время не отметить, что само это понятие получало здесь весьма узкую и ограниченную трактовку. Это явствует уже и из приведенной цитаты, в которой Гольбах, фактически имея в виду все многообразие природы, говорит лишь о механических свойствах и отношениях вещей. Различного рода сочетания и пропорции элементарных вещей, атомов, по мнению французских материалистов, дают начало как камню, так и мыслящему человеку; при этом качества вновь образующихся сочетаний находят свое объяснение в свойствах и качествах составляющих их элементов. Это характерная особенность суммативного понимания целого, то есть такого понимания, при котором целое, по сути дела, сводится к сумме его частей. Механистический материализм трактовал целое как простую совокупность частей, как «все вместе». Ему не удалось выработать понятия целостности как интегрированной совокупности.
Из такого подхода вытекает ряд важных следствий. Во-первых, все предметы, свойства и связи мира понимаются как однокачественные, поскольку в рамках этого подхода возникновение новых свойств (качеств) становится необъяснимым, или же требует обращения к сверхъестественным силам. Во-вторых, поскольку все свойства выводятся из единой для всех вещей элементарной основы (механически притягивающихся и отталкивающихся атомов), становится излишним такой объяснительный принцип, как редукция, т. е. сведение данной целостности к чему-то внешнему для нее, причем такому внешнему, которое уже получило научное объяснение; этот принцип становится излишним потому, что он, по сути дела, заранее, априорно, осуществлен в структуре научного знания. Иными словами, редукционизм как особый объяснительный принцип теряет смысл, поскольку все знание является насквозь редукционистским. В-третьих, познание любых целостностей не представляет принципиальных трудностей, поскольку существует единый метод, одинаково пригодный для изучения каждой из них. То, что наши знания пока еще неполны, объясняется недостаточным умением использовать этот метод или неполнотой фактического материала.
Наконец, рассматривая в качестве идеала научного знания механику (а позднее классическую физику, строившуюся, по существу, на тех же принципах однозначного причинного объяснения), наука того времени видела свою задачу в том, чтобы выразить изучаемые ею связи на языке механических отношений; характерным примером такого подхода в биологии является «механика развития» Вильгельма Ру, принципы которой были сформулированы уже в последней четверти XIX в. Таким образом, наука стремилась стать монодисциплинарной, т. е. опирающейся на постулаты одной отрасли знания, принятой в качестве фундаментальной.
Нельзя не отдать должное научному оптимизму, пронизывающему весь обрисованный нами строй мышления. Однако оптимизм этот во многом базировался на чрезвычайном упрощении путей познания целостных объектов. Единственно возможным и осуществимым признавался путь от частей к целому, путь аналитического расчленения целого. Иные способы рассуждения, исходящие из того, что целое не может быть сведено к сумме его частей, считались привнесенными из иной, вненаучной сферы. Такую познавательную схему и сейчас еще нельзя считать достоянием истории. В этом отношении представляется характерным высказывание Д. Лернера — редактора-составителя книги «Части и целые», опубликованной в Нью-Йорке и Лондоне в 1963 г. Во введении к этой книге он пишет о том, что и в наши дни остается в силе и продолжает вызывать беспокойство «та особенность эмпирического Знания, что оно имеет дело, с частями, а не с целыми».
Не следует, конечно, считать это высказывание характеристикой всего современного эмпирического знания. Уже в конце XIX—начале XX в. проблема целостности была поставлена по-новому, причем, как свидетельствуют хотя бы рассмотренные ранее примеры, поставлена именно на эмпирическом уровне, в таких науках, как биология и психология. Правда, представления о том, что научное знание способно двигаться лишь от частей к целому и принципиально не может преодолеть суммативный подход, настолько сильно укоренились в сознании ученых, что многие из них подвергли сомнению и критике эти новые опытные данные, доказывавшие объективно-целостный характер явлений органической и психической жизни. С другой стороны, для некоторой части ученых и философов эти же факты служили основой для идеалистических интерпретаций и нападок на материализм.
Имевший место на рубеже прошлого и нынешнего столетий длительный процесс отказа от отождествления научного познания вообще с теми его формами, которые безраздельно господствовали в предшествующее время, протекал весьма разнопланово, а порой и мучительно. Именно в это время приобретают известную популярность многие философские концепции, с иррационалистических позиций критикующие науку и научное мышление.
В значительной степени эта критика была сосредоточена вокруг проблемы целостности: действуя единственно присущим ей путем, т. е. расчленяя и анализируя целое, наука в ходе этих операций неизбежно теряет целостность, оказывается не в состоянии постигнуть ее. В качестве выхода из такого положения предлагался уход либо в мистическое «непосредственное переживание» целого, либо в мир искусства, которое только одно способно адекватно выразить целостность, либо, наконец, в сферу религиозной жизни. Ниже мы подробнее рассмотрим одну из таких концепций — интуитивизм, сейчас же отметим только, что в основе этой критики лежало упрощенное, одностороннее понимание научного мышления (отождествлявшегося с его механистической формой) и вследствие этого недооценка его принципиальных возможностей. Дальнейшее развитие науки показало, что сама проблема целостности обладает множеством таких граней и аспектов, которые даже не могли быть замечены в рамках механистического мировоззрения, т. е. оказывается значительно более сложной, чем это представлялось критикам научного знания. Кроме того, научное мышление, преодолевая серьезные трудности и заблуждения, выработало и продолжает вырабатывать новые, все более мощные методы исследований целостности объектов.
Философские споры вокруг проблемы целостности не затирают и до наших дней. Пользуясь тем, что в советской философской литературе эта идейная борьба получила достаточно обстоятельное освещение мы не будем подробно на ней останавливаться и подчеркнем только, что из всех философских течений прошлого и настоящего последовательное и правильное решение проблемы целостности сумел дать лишь диалектический материализм. Это решение базируется как на обобщении новейших данных конкретно-научного знания, так и на учете всего положительного, что было накоплено в этой области философской мыслью.
Попытаемся в сжатом и обобщенном виде представить те определения понятия целостности, которыми в настоящее время пользуется философское и научное знание. Отметим, что в данном случае мы имеем в виду определения такого типа, которые выражаются в виде известного набора характеристик, описывающих общие свойства целостных образований.
Понятие целостности как обобщение философских и конкретно-научных представлений
Такие определения целостности предназначены для выполнения обобщающей функции по отношению к достигнутому в данный момент уровню познания: каждое из них фиксирует то общее, что выделено в различных объектах, которые на данной стадии развития науки выступают как целостности.
На первое место в этом наборе характеристик целостных объектов различного рода следует, как нам представляется, поставить свойство интегративности: целостность характеризуется новыми качествами и свойствами, не присущими отдельным частям (элементам), но возникающими в результате их взаимодействия в определенной системе связей. Это действительно важнейшая особенность целостных образований, позволяющая понять и все остальные специфические черты целого. К этим чертам относятся: возникновение нового в процессе развития; появление новых типов целостности; появление новых структурных уровней и их иерархическая соподчиненность (что особенно ярко проявляется в развитии живой природы); разделение целостных систем на неорганичные и органичные, основанное на том, что в неорганичной системе свойства частей хотя и отражают природу целого, но все же определяются главным образом внутренней природой частей, тогда как в органичной системе свойства частей целиком определяются свойствами целого.
Желая кратко и афористично охарактеризовать существо понятия целостности, нередко пользуются известной формулой «целое больше суммы частей». Однако это выражение логически уязвимо, поскольку оно указывает лишь на количественную сторону дела («больше») и неявно исходит из предположения об аддитивности свойств целого: целостность здесь представляет своеобразный остаток от вычитания суммы частей из целого. Кроме того, в методологии научного познания нередки случаи, когда приходится пользоваться принципом «целое меньше суммы частей»; ниже мы остановимся на этом более подробно.
Заключает в себе логические противоречия и взятая в общем виде постановка вопроса, что чему предшествует — целое частям или наоборот. Как показал еще Гегель, в отношении части и целого ни одна из сторон не может рассматриваться без другой. Часть вне целого — уже не часть, а иной объект, так как в целостной системе части выражают природу целого и приобретают специфические для него свойства. С другой стороны, и целое без (до) частей немыслимо, поскольку абсолютно простое, лишенное структуры и неделимое даже в мысли тело не может иметь никаких свойств и взаимодействовать с другими телами.
Таким образом, попытки, подобные вышеприведенным, краткой формулой охватить суть любой целостности нельзя признать удачными. Столь же мало дают и попытки экстраполировать свойства какого-либо одного, пусть даже наиболее высокоорганизованного, типа целостности на все остальные типы целостных объектов. Обратившись к истории развития науки, в частности, к истории биологии, можно заметить, что понимание целостности, сформировавшееся на одном уровне изучения живой материи, далеко не в первоначальном виде переносилось на другие уровни. Известно, какой большой вклад в понимание проблемы целостности в биологии внес И. И. Шмальгаузен, начиная с появления работы «Организм как целое в индивидуальном и историческом развитии» (1942 г.). Однако сформулированные им представления о целостности, весьма детальные и точные, отнюдь не сразу были использованы на других уровнях изучения жизни, в частности, на молекулярном или популяционном. Нельзя было просто взять эти представления и пользоваться ими как неким трафаретом, в соответствии с которым можно было бы строить понимание других уровней развития живой материи. Даже в пределах одной области знания — биологии должны были быть выработаны различные представления о целостности применительно к различным уровням
Еще более сложным и опосредованным образом формируются и используются философские представления, которые по самой своей природе не могут ориентироваться на какой-то один тип целостности, а должны брать наиболее общие черты всякой целостности.
Детальная конкретизация определенной целостности, предпринимаемая в общетеоретическом плане, на нынешнем этапе развития науки кажется нам излишней. По-видимому, можно ограничиться кратким перечнем общих черт целостных объектов, определяемых свойством интегративности. Один из примеров такого перечня мы привели выше, разумеется, отнюдь не рассматривая его как сколько-нибудь исчерпывающий.
Нам представляется, что одной только обобщающей функцией не исчерпывается методологическое значение понятия целостности в научном познании. Ограничиваясь лишь этой функцией, мы пришли бы к чрезмерно упрощенному пониманию взаимосвязи философии и науки. Философия при этом выступала бы как простое обобщение опыта конкретных наук, имеющее целью сформулировать такие общие определения, которые можно было бы «прикладывать» к любой сфере знания.
С нашей точки зрения, методологический анализ позволяет выявить наиболее эффективные способы изучения целостных объектов из числа фактически используемых в конкретных науках. Методолог выделяет способы исследования, первоначально вырабатываемые в науке применительно к некоторому узкому классу объектов, и оценивает возможности их приложения к более широкому кругу объектов. Методология, таким образом, не только не ограничивает исследовательский аппарат конкретных наук, но, напротив, способствует его обогащению. Иными словами, она не налагает запретов, а открывает новые горизонты для творческой деятельности ученого.
Следует отметить и то обстоятельство, что в процессе теоретического воспроизведения сложного объекта его расчленение, т. е. выделение в нем элементов, частей, подсистем и т. п., может производиться различными способами (некоторые из них будут охарактеризованы нами в ходе дальнейшего изложения). Поэтому на сложный объект не может быть «наложено» какое-то единственное теоретическое представление о целом. Исследуя такой объект, мы имеем дело не с одним целым или одним уровнем целостности, а с различными «срезами» с этого объекта, каждый из которых представляет определенную картину целого; степень совмещения всех таких отдельных изображений в единой картине во многом зависит от уровня научных знаний и методологической оснащенности науки.
Возможность различных расчленений сложного объекта и их смены в ходе развития науки обусловливает необходимость перехода на определенном этапе исследования к новому системному изображению объекта, к новому типу связей (скажем, от организменных к молекулярным при переходе от онтогенетического к молекулярно-генетическому уровню изучения жизни). При этом происходит трансформация существующих представлений о целостности — одни из них сохраняют свое значение, некоторые же становятся непригодными, причем заранее предсказать судьбу тех и других, как правило, не удается.
Все это показывает, что любое обобщающее определение понятия целостности носит исторически обусловленный, преходящий характер. Критерии целостности устанавливаются при этом на основании рассмотрения некоторой совокупности объектов, заранее считающихся целостными, с тем чтобы в дальнейшем именно эти объекты удовлетворяли дефиниции. Определение такого типа соотносительны с наличными в данный момент в конкретных областях знания представлениями о целостности, поскольку они строятся для прояснения и оправдания этих представлений. В результате при каждом значительном повороте в научном мышлении, когда изменяется сам состав совокупности объектов, считающихся в данное время бесспорно целостными, дефиниция такого рода оказывается непригодной.
Если рассмотренные определения фиксируют достигнутый уровень знания, то определения второго типа выступают в роли ориентиров, обозначающих направление дальнейшего движения научного мышления. Такого рода определения можно было бы назвать методологическими — они характеризуют не сами целостные объекты, а те познавательные ситуации, которые складываются при изучении этих объектов.
