Мы уже отмечали, что методологический анализ понятия целостности позволяет высветить довольно глубокие слои познавательного процесса.
Благодаря этому появляется возможность вскрыть некоторые особенности строения и развития научного знания. Одна из функций понятия целостности наиболее отчетливо видна в приведенном нами выше примере из области биологии. Напомним, что речь в нем шла об элементарных эволюционных структурах (именно в таком виде в данном случае конкретизируется понятие целостности), при посредстве которых объясняются процессы биологической эволюции. Вообще говоря, эти элементарные структуры непосредственно не являются объектом исследования биолога, изучающего эволюцию.
«Начало координат» теоретического объяснения
И в истории биологии вопрос о том, что в качестве такой структуры не обязательно должен выступать индивид, даже не возникал, пока накапливающиеся трудности в объяснении фактов эволюции не заставили биологов осознать эту проблему. До тех же пор, пока этого не произошло, представление об индивиде как элементарной структуре использовалось неосознанно в числе других исходных предпосылок. Поэтому биолог, рассуждающий о том, что именно следует считать такой структурой, фактически занимается анализом оснований, на которых строятся знания об эволюции, т. е. выступает уже как методолог биологии.
Сходную ситуацию мы обнаруживаем и при рассмотрении примеров из других областей знания. И культурная антропология, и психология при исследовании представлений о той целостности, которая является элементарной структурой теоретического объяснения, пусть даже такое исследование, как правило, проводится в конкретно-научных терминах, обращается к методологической проблематике.
Если же перейти на уровень общей методологии науки, то можно отметить, что во всех описанных случаях проявляется одна из наиболее значимых для научного познания функций понятия целостности. В этой функции оно оказывается как бы точкой отсчета, началом системы координат для объяснения некоторой сферы реальности.
Знания, касающиеся отдельных аспектов этой сферы, становятся частью систематического теоретического знания лишь после того, как их удается проинтерпретировать с точки зрения этого целого. В частности, любое эволюционное изменение должно быть понято и объяснено как процесс, происходящий на уровне элементарной эволюционной структуры. И подобно тому как в математике с переносом начала координат приходится преобразовывать математические выражения для любых фигур, находящихся в координатном пространстве, изменение исходных представлений о целостности трансформирует теоретическое объяснение любого факта в данной сфере реальности.
Именно то, что в любом научном исследовании всегда изначально задано некоторое представление о целостности, некоторая элементарная структура, позволяет осмысленно употреблять значительную часть понятийного аппарата. Мы имеем в виду такие, например, понятия, как развитие, поведение, функционирование, структура, организованность и многие другие. Каждое из них приобретает конкретное содержание лишь в контексте некоторого предварительно заданного целого.
Едва ли возможно, в частности, провести разграничение между процессами функционирования и процессами развития безотносительно к тому целому, которое функционирует или развивается. Один и. тот же процесс мы рассматриваем либо как функционирование, либо как развитие, имея в виду различные целостности.
Так, процесс развития индивидуального организма — онтогенез является в то же время одним из моментов функционирования другой целостности — популяции, или вида. В контексте всех этих понятий становится более определенным и само исходное представление о целостности.
До сих пор нас интересовало в основном то, каким образом понятие целостности используется в ряду тех средств, с помощью которых строится объяснение. Сам же по себе исследуемый объект, иначе говоря, именно то, что надлежит объяснить, пока оставался за пределами рассмотрения. При этом, как мы видели, роль представлений о целостности (несмотря на то, что они являются элементом исходных предпосылок), становится существенной на завершающем этапе исследовательского движения — эмпирический факт, объясненный на базе этих представлений, вводится тем самым в систему теоретического знания. Обратимся теперь к выявлению другой функции понятия целостности. В этом случае, напротив, с помощью представления о целостности задается проблема, которую только еще надлежит разрешить, т. е. фиксируется исходная ситуация научного исследования того или иного объекта. Познавательный процесс здесь непосредственно направлен на целостный объект. Не удивительно поэтому, что важность и острота проблемы целостности в таких случаях становится самоочевидной. Примером тому могут служить многие факты из истории науки — вспомним хотя бы вкратце описанную нами дискуссию между бихевиористами и гештальтпсихологами или известную полемику виталистов с механицистами в биологии. К рассмотрению подобных ситуаций мы теперь и переходим.
В тех случаях, когда речь идет о методах познания целостных объектов, под целостностью можно понимать такой объект, который не удается объяснить, вывести, познать во всей его специфичности, если исходить только из чего-то внешнего по отношению к нему. Вводя это предварительное определение, мы не имеем в виду абсолютной невозможности такого выведения — оно невозможно лишь в рамках достигнутой стадии развития той или иной научной дисциплины.
Проблема целостности и интуитивизм
Исходная познавательная ситуация, на базе которой проводится изучение целостного объекта, характеризуется тем, что у нас уже имеется некоторая совокупность знаний о нем. Наличных знаний, однако, оказывается недостаточно для того, чтобы отобразить присущие данному целому закономерности, т. е. построить его научное объяснение. Этот разрыв между тем, что уже познано, и тем, что еще не познано, но что должно быть познано, и фиксируется посредством представления о целостности исследуемого объекта. Важно отметить, что разрыв в знаниях, о котором идет речь, является относительным: ведь непознанное, как и познанное, здесь в некотором смысле известно, дано нам. Говоря коротко, мы знаем, чего именно мы не знаем. Благодаря такой определенности того, что не познано, исследование целостного объекта выступает как закономерный, упорядоченный процесс, обладающий своей внутренней логикой.
В некоторых направлениях философии, однако, этот разрыв, вследствие отнесения его к познанию в целом, а не к познанию какого-либо конкретного объекта, абсолютизируется. Так и в философии интуитивизма (А. Бергсон, Н. Лосский и др.) резко противопоставляется два вида познания — интуитивное и рассудочное, причем целостность выступает у интуитивистов как исходная предпосылка и вместе с тем как недостижимый предел познания, взятого в самом общем виде.
В интуиции целостность дана и может быть пережита, воспринята во всей полноте; рассудочное же познание пытается представить целостность в понятиях, расчленить ее, а затем реконструировать присущим ему способом — производя серию последовательных логических операций над понятиями.
Именно в такой форме в философии интуитивизма выражается тот разрыв, о котором мы говорили. Согласно А. Бергсону, рассудок, интеллект возник в ходе «творческой эволюции» как приспособление для решения иных задач — он навязывает окружающему его материалу те формы, в которых он единственно может использовать этот материал для своих целей, нимало не считаясь с формой, внутренне присущей материалу самому по себе. Такое сугубо утилитарное назначение интеллекта закрывает перед ним возможность познания целостности, как таковой, как того, что обладает своими собственными законами существования. Следовательно, реконструкция целостности посредством понятий — непосильная задача для рассудочного мышления, и интуиция оказывается более совершенным, более высоким видом познания, чем рассудок.
Можно заметить, однако, что все воспроизведенное здесь рассуждение было бы невозможным, если бы в нем в скрытом виде не проводилась предпосылка о целостности, т. е. в данном случае автономности, абсолютной несвязанности друг, с другом двух противопоставляемых сфер познания. Но, напомним, одна из задач методологического анализа какой-либо концепции как раз и состоит в выявлении и критическом исследовании исходных предпосылок этой концепции.
С одной стороны, мы уже убедились на целом ряде примеров в том, насколько велика роль исходных интуитивных представлений в процессе формирования теоретических знаний, иначе говоря, в сфере непосредственного оперирования понятиями. Впрочем, достаточно красноречив сам по себе факт, что рассудочное познание целостного объекта начинается лишь постольку, поскольку уже имеется интуитивное представление о нем. С другой стороны, даже беглый взгляд на историю познания позволяет обнаружить беспрерывно происходящую в этой истории смену интуитивных представлений.
Интуиция не есть нечто, раз и навсегда заданное, далее неразложимое, не есть, следовательно, «чистая» интуиция. Напротив, содержание того, что представляется интуитивно очевидным, само является изменчивым, историчным в этом смысле.
Характерным примером может служить происходившая в истории философии и психологии смена представлений о целостности внутренней душевной жизни человека: в одни моменты эта целостность принималась как интуитивно очевидный факт; в другие моменты отрицалась вообще; в третьи — представлялась проблематичной, требующей доказательства. И что особенно важно для нас, далеко не последнюю роль в процессах изменения интуитивных представлений играют результаты, полученные в научном мышлении благодаря применению одного из его наиболее мощных средств — рассудочного оперирования понятиями. Вообще следует указать, что интуитивно очевидное всегда в большей или меньшей степени является, говоря словами Э. Кассирера, «интеллектуально данным, т. е. такой данностью, которая выглядит непосредственной, но фактически опосредована предшествующей интеллектуальной деятельностью.
Естественно, помимо науки, в формировании к перестройке исходных интуитивных представлений в какой-то мере участвуют и все другие сферы духовной деятельности человека. (Конечно, не только духовной, но и материальной; результаты материальной деятельности, однако, могут оказывать такое влияние не сами по себе, но лишь преломляясь в процессах духовной деятельности). Заметим кстати, что это — один из тех каналов, через которые культура и социальная среда оказывает влияние на науку. Здесь, однако, мы вправе отвлечься от этого воздействия.
Дело в том, что по мере развития науки непрерывно возрастает относительная доля полученных ею результатов в тех интеллектуальных потоках, которые, периодически кристаллизуясь, формируют «интуитивно очевидное». (Напомним, что речь у нас идет не о самом по себе фактическом материале науки, а лишь о способах его задания.)
Как мы видим, процесс выработки знаний не только опирается на некоторые интуитивные представления как на исходные данные, но и сам, в свою очередь, участвует в и формировании. Под влиянием научных исследований происходит смена представлений о целостности: то, что вчера с интуитивной очевидностью считалось целостным, сегодня оказывается сведенным к чему-то иному, объясненным из него, и наоборот.
Не менее существенно и то, что, как мы видели выше, смена представлений о целостности обычно является итогом методологической рефлексии, или критического анализа исходных предпосылок той или иной конкретно-научной теории Очевидно, при этом критике в первую очередь подвергаются те самые представления, которые ранее считались интуитивно очевидными, то есть «чистыми».
Следовательно, процесс смены исходных представлений, отражает интенсивную сторону развития науки, связанную не только с привлечением и обработкой нового эмпирического содержания (это — экстенсивная сторона), а с более глубоким проникновением в уже освоенный научным мышлением фактический материал. Кроме того, критика исходных предпосылок позволяет уточнить сам объект исследования.
Познание достаточно сложного объекта неизбежно опирается на интуитивное представление о нем как о некотором целом, выделенном из окружения. Если же в ходе исследования выявляется неудовлетворительность этого представления, приходится снова возвратиться к исходному пункту, переопределить объект исследования, с тем, чтобы он опять-таки мыслился как целое. Нечто подобное, как мы видели, произошло при изучении биологической эволюции, когда на месте одного оказалось два объекта исследования — микроэволюция и макроэволюция.
Таким образом, рассматривая представления о целостности как одну из исходных предпосылок научного мышления, мы приходим к следующему выводу: эти представления — весьма сложные конструкции, включающие как минимум то, что еще не подвергалось рефлексии, наряду с тем, что, пройдя такой критический анализ, стало общепризнанным, а иногда даже утвердилось с «прочностью предрассудка».
Проведенные рассуждения заставляют нас относиться критически к тому тезису, согласно которому понятийное познание принципиально ограничено по сравнению с интуитивным. Ведь поскольку признается, что между обоими видами познания существует какая-то взаимосвязь, что противопоставление их относительно, а не абсолютно, постольку данный тезис в значительной степени лишается доказательной силы.
Скорее следует говорить о двух взаимодополняющих, предполагающих друг друга сторонах единого процесса познания, чем о двух его сферах, разделенных непроходимой перегородкой. В конечном счете мы принимаем противопоставление интуитивного и рассудочного способов познания как характеристику относительно обособленных этапов мыслительной деятельности, значимую только в связи с процессом исследования того или иного конкретного объекта, а не как изначальную и непреодолимую разграниченность познавательных способностей человека.
В пределах же каждого из таких этапов интуитивное знание можно рассматривать как исходное, в какой-то мере ограничивающее и направляющее, т. е. определяющее по отношению к последующему дискурсивному, понятийному движению. Но это значит, что и исследование целостности, причем не целостности вообще, а целостности того или иного конкретного объекта, начинается на базе интуитивных представлений, или, иначе говоря, мысленного образа данного объекта. В процессе теоретического исследования образ целого, по словам Маркса, «должен постоянно витать в нашем представлении как предпосылка».
Редукционизм и ирредукционизм
Рассмотрим теперь более подробно методологическую сторону процесса исследования целостного объекта.
Согласно принятому нами предварительному определению, под целостностью понимается такой объект, который не удается познать во всей его специфике, если исходить лишь из чего-то внешнего по отношению к нему. Это методологическое определение можно сформулировать и так: объяснение целостности некоторого объекта должно вскрыть те внутренние закономерности объекта, которыми обусловлено его качественное своеобразие. Когда мы говорим «не удается», то имеем в виду, что попытки такого рода уже предпринимались и оказались неудачными. И действительно, как мы вскоре увидим, большинство используемых в научном познании схем объяснения основывается именно на стремлении свести данный объект к чему-то внешнему.
Иными словами, исследование начинается с попыток редукции данной целостности. И лишь после того как выясняется неудовлетворительность получаемых таким образом объяснений, исследование переходит к тому, что можно назвать выявлением специфики данного объекта, уже не на интуитивном, а на понятийном уровне. На первый взгляд такая ситуация кажется парадоксальной: исследуемый объект с достоверностью непосредственно данного представляется целостным образованием, а познание его при помощи понятий начинается, вопреки интуитивно очевидному, с попыток опровергнуть представление о целостности этого объекта.
При всей своей видимой парадоксальности, однако, такая исходная редукционистская установка вполне закономерна.
Здесь мы вводим в употребление термины «редукционизм» и «ирредукционизм», смысл которых станет ясным из последующего изложения. Следует, однако, отметить, что нередко в научной литературе, когда говорят о редукционизме, имеют в виду методологически несостоятельный подход, при котором упускаются какие-то существенные стороны исследуемого объекта. Таким образом, этот термин приобретает оценочные оттенки. Мы будем употреблять термин «редукционизм» без таких оттенков. В дальнейшем будет показано, что в целом редукционизм является необходимой стадией исследовательского движения, хотя в отдельных случаях может и тормозить его. Близкая к нашей точка зрения на редукционизм проводится академиком В. А. Энгельгардтом (например, в его статье «Интегратизм — путь от простого к сложному в познании явлений жизни» («Вопросы философии, 1970, № 11).
В некотором смысле она является отражением методологического принципа, известного под названием «бритвы Оккама» — ведь целостностей, как и сущностей, не следует умножать без необходимости. Иначе говоря, пока не исчерпаны возможности редукции, переход к ирредукционистской установке будет выглядеть чересчур спекулятивным.
Исследователь, добывающий новые знания, никогда не начинает с пустого места, с «нуля». Напротив, он действует, опираясь на уже выработанные наукой знания, и тот результат, который он рассчитывает получить, выступает в качестве нового элемента, «встраивающегося» в существующую систему знания.
Научное знание есть, по сути дела, сложная открытая система, — открытая в том смысле, что она допускает присоединение новых элементов, но тем не менее система, обладающая внутренней структурой. Эта структура препятствует произвольному присоединению новых элементов, в известном смысле предопределяя тот тип результатов, которые могут быть введены в систему. Но, как мы видели, представления о целостности, выступая в качестве оснований, на которых строится теоретическое объяснение, выполняют в этой системе весьма ответственную функцию.
Следовательно, введение в систему научного знания новых представлений о целостности сопряжено с более или менее серьезной перестройкой всей системы, а такая перестройка, хотя в принципе и не является невозможной, тем не менее проводится лишь после того, как достаточно серьезно обоснована ее необходимость. Таким образом, рассматривая каждое конкретное исследование целостного объекта с точки зрения развивающейся системы научного знания, мы убеждаемся в правомерности исходной редукционистской установки.
Помимо того, даже в том случае, когда выяснена несостоятельность той или иной формы редукционизма по отношению к данному объекту, оказывается, что некоторые моменты редукционистского объяснения продолжают оставаться в силе. Это происходит постольку, поскольку по крайней мере отдельные стороны изучаемого объекта удается объяснить исходя из внешних по отношению к нему факторов.
Редукционистское объяснение не только доставляет новые теоретические знания об объекте, оно также позволяет уточнить существующие представления о нем как о целом, уменьшая тот «остаток», который может быть понят исключительно на основе ирредукционистского подхода к исследуемому объекту. В результате более строго очерчивается область возможных для данного объекта состояний, а также и те необходимые внешние условия, которые должны выполняться для самого существования целостности.
Итак, редукционизм имеет смысл и значение, поскольку он вводит процесс исследования данного объекта в контекст всей «прилегающей» науки, т. е. в некоторый ряд, в систему уже сложившегося научного знания, при этом проблема выявления специфики данного объекта как целостности приобретает большую определенность и целенаправленность. Объект выступает не как абсолютная уникальность, не имеющая предикатов, но как нечто сопоставимое с другими объектами, хотя и не тождественное какому-либо из них.
Следует, однако, отметить, что чересчур прямолинейное проведение этого принципа нередко приводит к противоположному результату — исследование объекта отрывается от контекста существующей науки. Так, например, иногда говорят, что поскольку все состоит из атомов или чего-то столь же элементарного, то и все науки должны быть сведены к науке об атомах — к физике. Примерно такой принцип проводится в физикалистском анализе — одной из разновидностей неопозитивизма. По мнению физикалистов, научными можно считать только те высказывания, которые без потери смысла переводимы на язык физики. Всякая попытка изучать ту или иную сферу реальности, исходя из положения о ее качественном своеобразии, представляется сторонникам этого направления метафизической. Но если такой идеал научного знания возводится в ранг конкретного методологического принципа, то исследованию, руководствующемуся подобной установкой, грозит перспектива оторваться от почвы реально достигнутого наукой состояния, превратившись в бессодержательную спекуляцию. Как нынешнее состояние науки, так и тенденции ее развития едва ли оправдывают постановку такой задачи. В этом смысле справедливо высказывание Р. Тома: в биологии «метафизической» является именно механистическая точка зрения, поскольку она постулирует сводимость всех явлений к физико-химическим процессам, а это не подтверждается экспериментально».
Проведенные рассуждения позволяют сделать вывод о том, что признание и исследование специфики данного объекта как целого становится неизбежным только после того, как редукция во всех своих видах оказывается несостоятельной. Здесь-то и выступает наиболее выпукло определяющая, контролирующая роль исходных интуитивных представлений, с которыми постоянно соотносятся результаты теоретического исследования объекта.
Вместе с тем применение понятия целостности к конкретному объекту полностью обосновывается лишь в результате предшествующего исследовательского движения — тем самым фиксируется переход от редукционистской установки к ирредукционистской. Таким в общих чертах рисуется путь, ведущий к исследованию того или иного объекта как целостности.
Представленная нами схема далека от того, чтобы быть фотографией тех реальных познавательных процессов, которые имеют место при изучении целостных объектов. Мы пытаемся вскрыть механику этих процессов, а она наиболее отчетливо может быть выявлена лишь в том случае, когда вместо простого воспроизведения познавательного процесса исследуется модель, для построения которой необходимо абстрагироваться от многих аспектов этого процесса. В частности, нередко еще до того, как проделано движение от редукционистской к ирредукционистской установке, наука получает новый чисто фактический материал, который, будучи осмысленным, заставляет пересматривать сами предпосылки.
Это обстоятельство сыграло важную роль, например, в развитии культурной антропологии ведь появление диффузионизма как концепции, соперничающей с антропологическим эволюционизмом, во многом было обусловлено потребностью воспринять разнообразные новые данные, полученные в ходе полевых исследований. В диффузионизме весьма очевидно выражена редукционистская установка: предпосылка о том, что каждая отдельная экономическая общность должна рассматриваться как целое, отвергается.
Как мы помним, впоследствии антропологи-функционалисты вновь вводят эту предпосылку, исходя из более тщательно проработанного и теперь уже специально методологически обосновываемого представления о целостности отдельной социокультурной общности.
Далее, возможно, что переход к ирредукционистской установке осуществляется прежде, чем исчерпан весь объяснительный потенциал редукционистского подхода. В этом случае редукционизм может оказаться следующим, более глубоким этапом познания данного объекта. Наконец, в реальном движении научного познания никогда не бывает так, чтобы все исследователи, специализирующиеся в какой-либо области науки, одновременно отказались от старой установки ради новой. Напротив, приведенные нами примеры свидетельствуют о том, что такой переход, как правило, обосновывается в ходе многолетних дискуссий. Сложное переплетение всех этих обстоятельств, конечно, не может быть исчерпывающе описано в рамках представленной модели. Тем не менее эти рамки достаточно широки, чтобы можно было увидеть логику, которой подчинено развитие научных знаний о целостных объектах.
Рассмотрим теперь более подробно складывающиеся в научной практике взаимоотношения между различными формами редукционизма, с одной стороны, и ирредукционистской установкой — с другой. Прежде всего, необходимо уточнить предлагаемую нами трактовку редукционизма, поскольку она оказывается более широкой, чем обычно проводимое в научной литературе понимание этого термина.
Понятие редукционизма, как оно употребляется здесь, характеризует такую направленность при исследовании того или иного конкретного объекта, когда законы или принципы, конституирующие данное целое, определяющие его специфичность, качественное своеобразие, ищутся вне его.
Ранее мы видели, что представления о целостности выступают в научном знании в качестве точки отсчета, или элементарной составляющей в структуре теоретического объяснения. Сопоставив эту функцию представлений о целостности с той, которую мы рассматриваем сейчас, — целое как объект исследования, можно более четко разграничить редукционистскую и ирредукционистскую установки. Отличительная особенность ирредукционизма состоит в том, что в обеих указанных функциях выступает один и тот же объект. Иначе говоря, исследовательский процесс ориентирован в этом случае на выявление внутренней детерминации тех процессов и явлений, которые характерны для данного объекта.
Напротив, при редукционистском подходе исследуемый объект сводится к некоторому другому целому, причем и эго последнее само по себе, вне связи с исследуемым объектом, воспринимается именно как целостность. Следует еще раз оговориться: мы отнюдь не имеем в виду, что ирредукционизм претендует на исчерпывающее объяснение всех сторон объекта, речь идет как раз о том, что остается необъясненным с редукционистских позиций.
Целостные объекты всегда были предметом научного исследования. Стремление же построить ирредукционистские методы изучения таких объектов представляет специфическую особенность современного этапа научного познания. Сегодня можно говорить лишь о первых шагах в этом направлении.
Виды редукционистского объяснения
Введенное определение редукционизма позволяет выявить момент сходства, присущий целой совокупности логических схем объяснения, каждая из которых более или менее широко применяется в науке. Редукционистское объяснение может выступать в следующих формах:
1. Объект, интуитивно данный как целостность, объясняется исходя из целостностей другого уровня, являющихся частями данного целого. Это — одна из наиболее распространенных форм редукции. Более того, в эпоху господства механистического мировоззрения, как мы знаем, объяснение такого типа
рассматривалось как синоним подлинно научного объяснения. Необходимо отметить, что в этом случае внеположенность частей по отношению к целому не следует понимать как пространственную характеристику взаимоотношения частей и целого. Речь идет о том, что целое, которое на интуитивном уровне воспринимается как качественно своеобразное, объясняется при этом на языке свойств частей, в свою очередь обладающих спецификой и представляемых как целостности вне зависимости от того, являются ли они частями данного целого. Именно в этом смысле мы говорим о том, что принципы, конституирующие данное целое, ищутся вне его.
2. Объект объясняется как часть объемлющей его целостности, объемлющей данную; по отношению к этой целостности он выступает в качестве элемента внутренней среды. Теоретические конструкции, построенные по такому принципу, наиболее часто появлялись в биологии и в социальных науках, будучи реакцией на недостаточность объяснений первого типа. Объяснение на основе объемлющего целого (называется ли оно универсалистским, холистским, организмическим) нередко рассматривается как противоположность редукционизму. Но, согласно нашему определению, оно оказывается разновидностью редукционистского объяснения.
3. Исследуемая целостность объясняется исключительно на основании окружающей среды. Такая установка была характерна, в частности, для ламаркистов и неоламаркистов в биологии. Другой пример — те психологические концепции, которые пытаются объяснить любую черту человеческого поведения, представив ее исключительно как адаптацию к внешним условиям.
4. Генетическое объяснение — данное целое представляется как одна из стадий развития другой, предшествующей во времени целостности. Поскольку имело место это предшествующее состояние, в котором исследуемая целостность содержалась в «зародышевой» форме, она необходимо должна была стать тем, чем она стала. Этот подход представляет собой одну из форм редукции в той, и только в той мере, в какой он претендует на объяснение не только происхождения, но сверх того и всей специфичности изучаемого объекта.
5. Финалистское объяснение — данное состояние исследуемой целостности объясняется через будущее состояние как необходимо определяемый этим будущим состоянием этап в развитии целостности.
Между прочим, можно было бы говорить и еще об одной форме редукционизма, когда конкретный характер и специфичность целостною объекта (причем целостного объекта вообще) пытаются вскрыть, оставаясь в пределах философского исследования, и дать тем самым исчерпывающее и пригодное для всех случаев решение проблемы целостности.
Как мы видели, основная трудность, возникающая при изучении целостного объекта, заключается в том, чтобы объяснить его качественное своеобразие, выделяющее его из ряда других объектов. В связи с этим ясно, что проблема целостности в каждом отдельном случае может быть решена лишь на уровне конкретного исследования, в рамках той научной дисциплины (или дисциплин), которая изучает данную сферу реальности.
Следовательно, встречаясь с такой формой редукционизма, мы лишаемся оснований говорить об исследовании подобного рода как о научном и попадаем в сферу натурфилософии, т. е. философии, пытающейся подменить собой науку. Более подробно об этом см. Р. С. Карпинская. Философские проблемы молекулярной биологии. М., 1971, стр. 210—213.
Очевидно, не все эти схемы используются в одинаковой мере. Кроме того, нередко различные типы редукции переплетаются в конкретном исследовании целостности. Так, например, финалистское объяснение обычно совмещается с объяснением, исходящим из объемлющего целого.
Очень важное значение для науки имеет объяснение, в котором совмещается редукция к окружающей среде и редукция к предшествующему состоянию. Богатство объяснительных возможностей этого вида редукции впервые продемонстрировал Ч. Дарвин в своей теории биологической эволюции, в которой образование нового вида рассматриваются как трансформация предшествующего вида, закономерно обусловленные изменениями окружающей среды и особенностями исходного вида.
С тех пор объяснения, построенные по этой схеме, неоднократно доказывали свою плодотворность в самых различных областях научного знания, и ныне применяются не менее, а во многих областях науки и более широко, чем объяснения на основе частей данного целого. Таково одно из многочисленных воздействий дарвинского открытия на научное и философское мышление.
Вопрос о том, каковы логические особенности каждой из указанных схем и их комбинаций и как эти особенности влияют на распространенность того или иного вида редукции в различные периоды эволюции научного знания, представляется весьма интересным и заслуживающим специального исследования. Мы, однако, оставляем его в стороне и концентрируем внимание на том общем мотиве, который присущ всем этим схемам в контексте проблемы целостности. Внутренняя логика их такова, что в их рамках ищутся предпосылки, позволяющие объяснить данный объект через нечто внешнее по отношению к нему. Этот момент целесообразно подчеркнуть, поскольку обычно, говоря о редукционизме, имеют в виду лишь те способы рассуждения, которые охватываются первой и третьей (а иногда еще четвертой) из выделенных нами форм редукции.
Мы уже говорили о принципиальной обоснованности и необходимости редукционистской установки в процессе исследования целостности. Остановимся теперь более подробно на тех ограничениях, которые характерны для редукционизма и в конце концов в отдельных случаях приводят к необходимости принимать представление о целостности данного объекта как сформулированный в явной форме и последовательно проводимый непосредственно на уровне конкретного исследования методологический принцип.
Отметим в этой связи в первую очередь элемент внутренней противоречивости, присущий редукционистскому подходу: поскольку данный объект сводится к чему-то внешнему, постольку научная дисциплина, создаваемая по поводу этого объекта, теряет специфику не только своего метода, но в конечном счете и сам предмет исследования как нечто особенное, качественно своеобразное.
Именно к этому объективно вели механистические тенденции в биологии, социально-психологический атомизм, видевший в обществе лишь совокупность отдельных индивидов, биологизация социологии, осуществлявшаяся либо посредством уподобления общества организму (биоорганизмическое направление), либо путем сведения всех форм общественной жизни к борьбе за существование (социал-дарвинизм).
Следует указать также, что редукционизм, рассматривая исследуемый объект как совокупность составляющих частей, как результат воздействия окружающей среду и т. п., остается в рамках только первого — критического этапа объективно стоящей перед ним задачи. Речь идет о том, что в методологическом плане проведение редукционистского подхода есть в то же время и критика исходного представления о целостности изучаемого объекта. Решение этой задачи во всем объеме предполагает также и выполнение позитивной работы. Так, поскольку принимается, что целое должно быть сведено к чему-то внешнему, постольку возникает необходимость точно определить это внешнее.
Иначе говоря, редукционизм должен обосновать выбор исходных предпосылок, того уровня целостности, на базе которого фактически строится исследование. В противном случае оказывается, что редукционизм не в состоянии притязать на большую доказательность, чем тот подход к исследованию данного целого, который ориентирован на выявление имманентно присущих этому целому специфических законов, определяющих его конкретный характер.
Поскольку рассматриваемые предпосылки в обоих случаях выполняют сходную функцию, выступая в качестве «точки отсчета» для системы теоретического объяснения, то есть относятся к одному логическому уровню, критика предпосылок о целостности данного объекта должна сочетаться с критикой предпосылок, на основании которых предполагается объяснить данную целостность. И те, и другие в равной мере должны пройти проверку на лезвии «бритвы Оккама». Имея в виду ситуацию примерно такого рода, один из крупнейших современных теоретиков биологии К. X. Уоддигнтон отмечает: «Я допускаю, что все наблюдаемые извне биологические явления… можно в конечном счете объяснить в рамках понятий, сливающихся с соответствующими понятиями, используемыми в физических науках, помня при этом, что сами физические науки далеки от завершения, так что даже самый правомерный сторонник сводимости не сможет сказать биологам, к чему они должны свести свои живые системы». Конечно, здесь следует иметь в виду то, что говорилось выше, именно, во многих случаях исходные предпосылки в достаточной степени обоснованы самим по себе состоянием, в котором находится в тот или иной период система научного знания.
Иными словами, критерием для выбора предпосылок оказывается большая разработанность и оформленность знаний, касающихся некоторых аспектов реальности, по сравнению со знаниями о других ее аспектах. Но, во всяком случае, эти критерии вырабатываются внутри непрерывно развивающейся, а значит, и изменяющейся системы научного знания, а не привносятся в нее извне, вследствие чего выбор предпосылок не может быть обоснован в каком-либо абсолютном смысле. Стало быть, каждая из исходных позиций — редукционистская и ирредукционистская — в равной степени должна быть критически осмысленна, то есть «бритва Оккама» все-таки оказывается обоюдоострой.
Все сказанное, однако, еще не исчерпывает тех логических требований, которые должны выполняться в редукционистском объяснении. Перед редукционизмом остается еще один этап позитивной работы, этап, который является решающим.
Вспомним, что говорит Маркс о Фейербахе: «…он занят тем, что сводит религиозный мир к его земной основе. Он не замечает, что после выполнения этой работы главное-то остается еще не сделанным. А именно то обстоятельство, что земная основа отделяет себя от самой себя и переносит себя в облака как некое самостоятельное царство, может быть объяснено только саморазорванностью и самопротиворечивостью этой земной основы». Речь идет о том, что данный объект должен быть не только сведен к чему-то внешнему по отношению к нему, но и выведен во всей своей специфике из этих внешних оснований, причем выведен как их необходимый продукт. Лишь после того как это сделано, редукция становится логически безупречной.
Нередко, однако, на место такого выведения незаметным образом подставляется сходное по форме, но принципиально отличное по логическому типу объяснение. Дело в том, что объект, который надлежит объяснить, т. е. вывести из внешних предпосылок, в процессе выведения все же дан, он «имеет в виду», оставаясь в сознании где-то на втором плане. Вполне естественно поэтому, что качественное своеобразие исследуемого объекта относится на счет некоторого привходящего обстоятельства, логически не вытекающего из принятых ранее предпосылок.
Такое внешнее обстоятельство выступает в роли deus ex machina, придавая редукционистскому объяснению видимую убедительность. Но для того, чтобы объяснение было проведено с необходимостью, фактически надо пересмотреть всю систему исходных предпосылок, включив в нее в качестве одной из составляющих и это привходящее обстоятельство. В противном случае доказывается, строго говоря, лишь то, что существование изучаемого объекта в его специфическом виде не противоречит выбранным для выведения исходным предпосылкам. Здесь, правда, возможны различные ситуации. Например, гипотеза о том, что жизнь на Землю была занесена пришельцами из космоса, почти полностью выводит проблему происхождения жизни из сферы науки в силу абсолютной неопределенности, невоспроизводимости и уникальности этого чуда. Дело не только в том, что эта гипотеза эмпирически непроверяема. На нынешнем уровне развития науки в системе научного знания невозможно найти такую совокупность исходных предпосылок, которая позволила бы сформулировать подобную гипотезу именно как научную гипотезу.
Иными словами, такого рода знание сегодня нельзя подать даже на вход этой системы, то есть для современной науки оно попросту не существует и потому не может быть так или иначе оцениваемо внутри нее. Как мы уже отмечали, системный характер научного знания налагает определенные ограничения на природу того материала, который может быть воспринят системой. И лишь то, что может быть выражено на языке современной науки в рамках тех предпосылок, которые, собственно, и структирируют эту систему, может стать объектом научного исследования.
Приведем в этой связи другой пример. Изучение влияния такого внешнего по отношению к процессу биологической эволюции явления, как оледенение, имевшее место в четвертичный период, ставит перед наукой две проблемы: во-первых, показать необходимость, закономерность происшедших изменений, исходя из существовавших к началу оледенения форм жизни; во-вторых, само оледенение должно быть объяснено с точки зрения геологии как закономерно происходивший именно в то время процесс.
Следует оговориться, что мы рассматриваем только логическую сторону вопроса, отвлекаясь от того, насколько возможно решить эти проблемы, исходя из имеющихся фактических данных.
Поскольку мы исходим только и существовавших в то время форм жизни, мы вправе очерчивать на этом основании лишь более или менее обширную совокупность возможных линий дальнейшей эволюции, исходя из принципа непротиворечивости; и если мы после этого принимаем просто сам факт оледенения, то получаем объяснение ad hoc, поскольку актуализация одной из линий эволюции связана со случайным с точки зрения исходных оснований обстоятельством.
Логическую завершенность объяснение приобретает лишь в той мере, в какой само это обстоятельство выступает как, закономерное и необходимое. В этом случае, в отличие от предыдущего, мы имеем дело с таким материалом, который может изучаться в пределах существующей системы научного знания. Однако в качестве теоретического результата, а не просто эмпирических данных, подлежащих объяснению, этот материал может занять свое место в системе научного знания не раньше, чем будут удовлетворены рассмотренные требования.
Следует отметить, что и сами понятия необходимости, определенности, завершенности и т. п. в своем конкретном содержании отнюдь не абсолютны, но в значительной мере соотнесены с «работающей» в то или иное время научной картиной мира. Некоторые знания, представляющиеся сегодня эталоном в смысле необходимости или завершенности, завтра могут оказаться справедливыми лишь в свете определенных предпосылок.
В этой связи достаточно указать на то, как изменилась оценка ньютоновской механики после Эйнштейна. Известно, что переоценка затронула отнюдь не только классическую механику и непосредственно связанные с ней разделы физики. Ведь механика Ньютона долгое время функционировала в системе научного знания как образец зрелой и законченной теории. Но после ее переоценки в этой роли, очевидно, должны были выступать другие (нам сейчас неважно, какие именно) концепции, ориентируясь на которые перестраивалась вся система научного знания. В процессе перестройки изменялись и представления о том, какие методы исследования позволяют получать необходимое, достоверное, завершенное знание и в какой степени те или иные из имеющихся знаний удовлетворяют этим требованиям.
Заканчивая, подведем некоторые итоги. Мы убедились в том, что методологический анализ понятия целостности позволяет выявить многие стороны познавательного процесса и целый ряд функций, выполняемых в нем этим понятием.
Во-первых, элементарная, далее неделимая на данном уровне исследования структура, вокруг которой строится объяснение некоторой сферы реальности, задается в научном мышлении как целостность. Поскольку представления о целостности выступают в этой функции, в контексте конкретного исследования они не обязательно должны быть развернутыми, детально расчлененными. Подобное расчленение может осуществляться на других уровнях системы научного знания, а в данном исследовании эти представления заимствуются в самом общем виде и далее не анализируются.
Во-вторых, представления о целостности самого исследуемого объекта в значительной степени контролируют процесс его познания, а смена этих представлений влечет за собой и существенное изменение методов познания данного объекта.
Наконец, в-третьих, нередко не только на методологическом уровне, но и в ходе конкретно-научного исследования возникает принципиальная необходимость ирредукционистского подхода к проблеме целостности того или иного объекта. В этом случае представления о целостности исследуемого объекта одновременно выступают и в роли той структуры, на базе которой он объясняется. Такая ситуация особенно характерна для нынешнего состояния науки, когда разработка методов исследования, позволяющих не только не упустить из виду, но, более того, теоретически объяснить целостность объекта, приобретает все более широкий размах. Работы в этом направлении ведутся как в конкретных науках, так и в сфере методологии науки.
